- Куда мы едем? – спрашивает одна из них. Катя. В ее тревожных глазах появляется панический страх. Мимо начинают проноситься кресты и надгробные плиты. Мы поворачиваем еще раз. Клещихинское кладбище. Самое веселое место этой ночью.
Баальберит повторяет свою просьбу. Девчонки переглядываются. Катя, молча, мотает головой.
- Мы не такие, - робко говорит она уже протрезвевшим голосом.
- Тогда вылезайте, - грубо говорит Маммон. Я выхожу и открываю перед ними дверь. Галантно подаю им руку. Из двух других машин появляются наши сородичи. Такие же звери в этой ночи, как и мы. Девочки жалобно скулят. Они испуганы. Вокруг них одиннадцать мужчин в темноте кладбища за много километров от города. В полном молчании мы в упор жадно разглядываем их тела.
- Мы много не просим, - обаятельно улыбаясь, говорит Баальберит. Он вообще крайне обаятелен, как и мы все. – Впрочем, мы не настаиваем.
Мы расходимся по машинам и медленно трогаемся в обратную сторону. Вторая девочка, не выдерживает и бежит за нами. Мы останавливаемся и опускаем окно.
- Не нужно, - всхлипывает она. – Пожалуйста, отвезите нас домой.
Баальберит кричит:
- Уйди дура! Не хочешь не надо! Мы не дураки, чтобы тебя насиловать!
Я поднимаю стекло, и мы проезжаем вперед сто метров. Девочек почти касается темнота кладбища. В темных кустах рядом с могилами что-то постоянно потрескивает, словно сучья под неуверенными шагами мертвеца. Мы снова останавливаемся. Девочки бегом приближаются к нам с плачем и криками. У Кати более сильный дух, чем у Оксаны, и, приблизившись, она снова молчит. Слезы текут по ее щекам, оставляя за собой следы размазавшейся туши.
Оксана робко говорит Баальбериту:
- Давайте я одна, но только тебе… - и останавливается. Неуверенно пытается улыбнуться.
Тот издает злой смех.
- Нет, солнышко, так не пойдет. Нас одиннадцать неудовлетворенных мужчин и вам придется попробовать на вкус всех нас, иначе вас попробуют на вкус те, кто живут здесь, - он снова зло и пронзительно смеется. От его смеха даже у меня пробегает мороз от ужаса. В окружающих нас кустах я ясно вижу зеленые огоньки глаз. Про себя я искренне надеюсь, что это собаки или другие животные.
Я сажусь на заднее сидение. Катя садится рядом. Я у нее уже третий, поэтому ей хочется поскорее закончить эту процедуру. Мне становится ее жалко, и я выхожу из машины. Следом за мной залезает кто-то из тех обезьянок, кто был с нами.
- Кончил? – спрашивает Баальберит. Я пожимаю плечами, и пинаю камень, лежащий в дорожной пыли. Затем затягиваюсь сладким травяным дымом папиросы. Легкий наркотик принимает меня в свои объятия. Потом мы уезжаем. Оставляя Катю и Оксану на кладбище.
- Слишком долго ломались, - говорит Маммон им. – Дойдете до шоссе и поймаете попутку.
Баальберит заливается злым смехом и подмигивает им. Я помню их растерянные заплаканные лица с засохшими следами спермы на губах.
На следующее утро мы пьем кофе в офисе, когда заходит Астаарта.
- Интересное происшествие, - ровным тоном замечает она. – Вчера на кладбище нашли двух девочек восемнадцати лет. Одна из них была мертва, а вторую увезли в психиатрическую больницу. Она ничего не может сказать связанного о случившемся. Она вообще, по всей видимости, потеряла возможность связно мыслить.
Я чувствую острую боль в животе и морщусь. Во рту я почему-то ясно различаю слабый привкус крови. Я сглатываю слюну.
Маммон кивает, а Баальберит улыбается. Я знаю, что Астаарта знает то же, что знаем мы.
- Сегодня у нас по плану заезд в детский дом. У них есть отличная идея сделать компьютерный класс, но финансирования не хватает. Они обратились за помощью к нам, - говорит Маммон. – Мне кажется, дети – это святое и мы просто обязаны им помочь.
В следующую минуту мы с увлечением делимся мыслями, о том какие новинки компьютерного мира мы сможем предоставить бездомным детям. Ведь мой дом – это благотворительный фонд.
−4
